Во всех комнатах были устроены камины, и в каждом лежала охапка дров, таких сухих и старых, что, вздумай я поворошить их на железной подставке, они наверняка рассыпались бы в прах. С такими каминами я никогда не имел дела, но сейчас решил затопить один из них, чтобы согреться, а принесенную Рошем одежду развесил для просушки на спинке стула. Однако, поискав спички, я обнаружил, что в спешке оставил их вместе со свечой в мавзолее. Смутно догадываясь, что автарх, занимавший эти комнаты до меня (правитель, чье имя хранилось далеко за пределами моей памяти), наверняка держал под рукой какое-нибудь средство для разведения огня в своих многочисленных каминах, я принялся рыться в ящиках шкафов.
В основном они были забиты бумагами, которые так заинтересовали меня накануне; но теперь я не тратил время на их изучение, как при первоначальном осмотре комнат, а заглядывал на самое дно ящиков в поисках огнива, кремня или трута.
Ничего похожего мне не подвернулось. Зато в большом ящике самого крупного шкафа под шкатулкой с писчими перьями я нашел маленький пистолет.
Мне и раньше доводилось видеть такое оружие. Впервые – когда Водалус дал мне ту фальшивую монету, которую я только что достал из тайника. Но прежде я ни разу не сжимал его в собственных пальцах. Оказалось, наблюдать со стороны и держать самому – ощущения совершенно разного порядка. Однажды, по дороге на север, в Тракс, мы с Доркас повстречали караван лудильщиков и мелких торговцев. У нас еще оставалась большая часть денег, которые передал нам доктор Талос, когда мы встретили его в лесу к северу от Обители Абсолюта. Однако мы не знали, насколько их хватит и далеко ли нам еще ехать. Поэтому я наравне с попутчиками занимался своим ремеслом, осведомляясь в каждом городишке, не найдется ли там преступник, приговоренный к пыткам или отсечению головы. Бродяги довольно быстро свыклись с нашим присутствием, и хотя некоторые приписывали нам более или менее высокий общественный статус – ведь я работал только на законные власти, – другие, напротив, общались с нами как с поборниками тирании, то есть с напускным презрением.
Как-то вечером один более дружелюбно настроенный точильщик, который оказал нам несколько пустячных услуг, вызвался заострить мой «Терминус Эст». Я сказал, что всегда поддерживаю меч в рабочем состоянии, и предложил ему проверить лезвие на ощупь. Слегка порезав палец (как я и предполагал), он проникся к мечу особой симпатией, принялся восхищаться не только самим клинком, но и мягкими ножнами, резной гардой и так далее. Засыпав меня бесчисленными вопросами об устройстве меча, его истории и способах применения, он в конце концов попросил разрешения подержать его в руках. Я предупредил собеседника о внушительном весе клинка и об опасности повредить острое лезвие о твердую поверхность, после чего передал ему «Терминус Эст». Он улыбнулся и крепко сжал рукоять, следуя моим наставлениям, но, начав поднимать это длинное сияющее орудие смерти, вдруг побледнел, руки его задрожали, и я вырвал него меч, иначе он просто уронил бы его. После он лишь твердил одну и ту же фразу: «Я часто правил солдатские мечи».
Теперь мне стало ясно, что именно пережил тот бедняга. Я положил пистолет на стол так поспешно, что чуть не выронил его. Потом принялся вышагивать вокруг стола, будто на нем свернулась ядовитая змея, приготовившаяся к броску.
Пистолет был меньше моей ладони и так искусно сработан, что мог бы сойти за ювелирное изделие; каждая его черточка говорила, что своим происхождением он обязан мастеру не с ближних звезд. Серебряная отделка не пожелтела от времени и выглядела так, словно только что вышла из-под рук полировщика. Узоры, похоже, складывались в какие-то (письмена неизвестной принадлежности; но, поскольку мои глаза слишком привыкли к сочетанию прямых и кривых линий, эти знаки порой казались не более чем сложным мерцающим отражением, если бы не то, что отражалось нечто несуществующее. Рукоятка была инкрустирована странными черными камнями, похожими на турмалин, но ярче. Через некоторое время я заметил, что самый маленький из них будто гаснет под косым взглядом, но если не смотреть на него прямо, он переливался, как бриллиант, испуская четыре ослепительных луча. Вглядевшись, я понял, что то был вовсе не драгоценный камень, а крошечная линза, сквозь которую пробивался некий внутренний свет. Значит, по прошествии стольких столетий пистолет сохранил свой заряд.
Пусть это звучит нелогично, но последнее открытие успокоило меня. Всякое оружие таит в себе две опасности для владельца: оно может случайно поранить хозяина либо подвести его в ответственный момент. Первая опасность оставалась в силе, но стоило мне увидеть ту яркую световую точку, я полностью исключил вторую.
Под стволом имелся предохранитель, которым, вероятно, контролировалась мощность выстрела. Сначала я подумал, что прежний владелец, кем бы он ни был, скорее всего поставил регулятор на максимум и мне лишь требуется сдвинуть его в противоположном направлении, чтобы провести эксперимент с минимальным для себя риском. Но мое предположение не оправдалось – предохранитель стоял в центральном положении. Наконец я решил, что пистолет будет представлять наименьшую опасность, если передвинуть регулятор как можно дальше вперед. Я так и сделал, потом прицелился в камин и нажал на спусковой крючок.
В мире нет ничего страшнее, чем звук выстрела. Будто сама материя издает пронзительный крик. На этот раз он был не слишком оглушительным, но пугающим, как отдаленные раскаты грома. Всего на миг – столь краткий, что я едва уверовал в его реальность, – между дулом пистолета и горкой поленьев сверкнул фиолетовый луч. Затем он погас, но дрова уже занялись ярким пламенем, а от задней стены камина отвалился кусок искореженного металла, издав лязг, напоминающий звон треснувшего колокола. На плиту перед очагом пролился серебряный ручеек, подпалив ковер и напустив вокруг тошнотворного дыма.
Я убрал пистолет в ташку, прилагавшуюся к моему новому костюму подмастерья.
37. СНОВА ЧЕРЕЗ РЕКУ
Рош, Дротт и Эата явились ко мне еще до рассвета. Дротт был старшим из нас, но его лицо и сверкающие глаза делали его моложе Роша. Он казался воплощением силы и выносливости, хоть я и не мог не заметить, что перерос его на два пальца. Наверняка я был выше его уже в ту пору, когда покинул Цитадель, но сам не осознавал этого. Эата по-прежнему рыл ниже всех и даже еще не стал подмастерьем – ведь в конце концов я отсутствовал всего одно лето. Он выглядел немного озадаченным, когда здоровался со мной, и, по-моему, с трудом представлял меня в роли Автарха, тем более что после разлуки я вновь предстал перед ним в гильдийском наряде.
Я сказал Рошу, что все трое должны прихватить с собой оружие; он и Дротт взяли мечи, внешне похожие на «Терминус Эст» (но несравненно хуже качеством), а Эата тащил дубинку вроде тех, что я видел на наших празднествах в День Возложения Масок. Не повидай я сражения на севере, я бы посчитал, что они вооружены достаточно хорошо; теперь же не только Эата, но и вся троица походила на детей, нагруженных палками и сосновыми шишками и готовых от души наиграться в войну.
В последний раз мы выбрались через пролом в стене и зашагали по вымощенной костьми тропинке, которая вилась между кипарисами и надгробиями. На розовых кустах смерти еще виднелись те поздние цветы, что я стеснялся срывать для Теклы. И тут я подумал о Морвенне, единственной женщине, чью жизнь я забрал, и о ее противнице Эвсебии. Когда мы, миновав ворота некрополя, ступили на грязные улицы города, мои спутники развеселились. Похоже, до сих пор они подсознательно боялись, что попадутся на глаза мастеру Гурло и будут как-нибудь наказаны за повиновение Автарху.
– Надеюсь, мы не собираемся плавать, – сказал Дротт. – Эти колуны нас утопят.
Рош довольно хихикнул.
– Эата на своем не потонет.
– Мы направляемся далеко на север. Без лодки не обойтись, но, думаю, мы сможем нанять кого-нибудь, если пройдемся по набережной.